Психология толпы по тарду. Книга: Тард Г. «Общественное мнение и толпа Тард публика и толпа фрагменты

Известный французский социолог Габриель Тард (1843-1904) почти одновременно с Лебоном также исследует феномен толпы. Он обращает внимание на то, что толпа притягательна сама по себе, более того, как он выражается, оказывает некоторое чарующее воздействие. Он проводит различие между такими понятиями как толпа и публика и в отличии от Лебона считает современный ему век веком публики. Толпа, по его мнению, как социальная группа принадлежит прошлому, это нечто низшее. Под публикой он понимает “чисто духовное собирательное целое”, в котором индивиды не собраны, как в толпе, воедино, но, будучи физически разделены друг от друга, связаны воедино духовной связью, а именно общностью убеждений и страстей. Публика, по Тарду, значительно шире, многочисленнее, чем толпа. Появление книгопечатания и особенно газет произвело своего рода переворот в появлении и роли публики. Масса людей стала читать одни и те же газеты, испытывать, сидя у себя дома, сходные чувства. Периодическая пресса занимается одними и теми же насущными проблемами. Возникновение публики предполагает более значительное умственное и общественное развитие, чем образование толпы.

Если нарождение публики связано с возникновением книгопечатания в XVI в., то в XVIII в. появляется и растет “политическая публика”, которая вскоре поглощает в себя, “как разлившаяся река свои притоки, всякого рода другие публики: литературную, философскую и научную... И начинает иметь значение лишь вследствие жизни толпы”. Революция крайне активизировала не только толпу, но и породила невиданное ранее обилие “жадно читаемых газет”. В то время о наличии такой публики можно говорить лишь применительно к Парижу, но не провинциям. И только “нашему веку с его средствами усовершенствованного передвижения и мгновенной передачи мысли на всякое расстояние предоставлено было дать разного рода, или лучше, всякого рода публике то беспредельное расширение, к какому она способна, - в чем и заключается резкое отличие ее от толпы”. Толпа не может выйти за определенные пределы, иначе она уже не представляет собой единого целого и не может заниматься одной и той же деятельностью. А комбинация книгопечатания, железных дорог, телеграфа и телефона сделала публику столь многочисленной, что речь идет не об эпохе толпы, а об эпохе публики.

Толпа захватывает человека целиком, она более эмоциональна, чем публика, поэтому и более нетерпима. Падение публики до толпы очень опасно для общества. Вожак воздействует на толпу эмоциональнее и быстрее, но воздействие публициста длительнее. Если толпа по своим характеристикам неизменна, то публика поддается изменениям. Социалистическая публика времен Прудона и конца XIX в. весьма изменилась. Роль публицистов постоянно увеличивается, они создают общественное мнение, не говоря уже о постоянно увеличивающемся потоке прессы. Толпа никогда не бывает международной, тогда как современная публика постоянно бывает международной. Публика, по Тарду, менее слепа и значительно более долговечна, чем толпа.

Она является как бы конечным состоянием, в ней сливаются религиозные, политические, национальные группы. Публика - говорит он - это огромная. рассеянная толпа с неопределенными и постоянно меняющимися контурами, внушаемая на расстоянии. Но в то же время публика и толпа взаимно отражают друг друга, заражаясь одинаковыми мыслями и страстями.

Лебон, говоря о заразительности, имеющей место в толпе, обращает внимание на подражательность. Тард при характеристике и толпы, и публики особое внимание уделяет именно моменту подражания. Это вообще одна из основных идей его социологических теорий, которой он посвятил отдельную работу - “Законы подражания”. Он воспринимает общество как подражание, а само подражание выступает у него как род сомнамбулизма. Всякий прогресс, не исключая прогресса равенства - считает он - совершается путем подражания, повторения. И эта характеристика выявляется особенно отчетливо при исследовании поведения толпы, публики.

В своем анализе публики Тард подчеркивает роль общественного мнения, под которым понимает не только совокупность суждений, но и желаний. Все это воспроизводится во множестве экземпляров и распространяется среди множества людей. Именно Тарду принадлежит первенство в анализе общественного мнения, в необходимости его учета политическими деятелями, которые должны управлять этим мнением. Современное общественное мнение, считает он, сделалось всесильным, в том числе и в борьбе против разума. Оно руководствуется внушенными идеями и чем многочисленнее делается публика, тем сильнее власть общественного мнения. Огромная роль в создании и распространении общественного мнения принадлежит периодической печати. Как он выражается, достаточно одного пера, чтобы привести в движение миллион языков. Чтобы активизировать 2000 афинских граждан, требовалось 30 ораторов, но нужно не более 10 журналистов, чтобы встряхнуть 40 миллионов французов. Печать объединяет и оживляет разговоры, делает их однообразными в пространстве и разнообразными во времени. Именно печать сделала возможным внушение на расстоянии и породила публику, связанную чисто душевными, психическими узами. Каждый читатель убежден, что он разделяет мысли и чувства огромного количества других читателей. Тард считает, что не избирательное право, а широкое распространение прессы мобилизует публику во имя той или иной цели. В сложных общественных обстоятельствах вся нация превращается “в огромный массив возбужденных читателей, лихорадочно ожидающих сообщений”. Власть оказывается в зависимости от прессы, которая может заставить ее не только приспосабливаться, но и изменяться.

Подобно тому, как Лебон дает классификацию толпы, Тард дает определенную классификацию публики, считая, что это можно сделать по множеству признаков, но важнейшим является цель, объединяющая публику, ее вера. И в этом он усматривает сходство между толпой и публикой. И та, и другая - нетерпима, пристрастна, требует, чтобы все ей уступали. И толпе, и публике присущ дух стадности. И та, и другая напоминает по своему поведению пьяного. Толпы не только легковерны, но порой и безумны, нетерпимы, постоянно колеблются между возбуждением и крайним угнетением, они поддаются коллективным галлюцинациям. Хорошо известны преступные толпы. Но то же самое можно сказать и о публике. Порой она становится преступной из-за партийных интересов, из-за преступной снисходительности к своим вождям. Разве публика избирателей - вопрошает он, - которая послала в палату представителей сектантов и фанатиков, не ответственна за их преступления? Но даже пассивная публика, непричастная к выборам, не является ли также соучастницей того, что творят фанатики и сектанты? Мы имеем дело не только с преступной толпой, но также и с преступной публикой. “С тех пор, как начала нарождаться публика, величайшие исторические преступления совершались почти всегда при соучастии преступной публики. И если это еще сомнительно относительно Варфоломеевской ночи, то вполне верно по отношению преследования протестантов при Людовике XIV и к столь многим другим”. Если бы не было поощрения публики к подобного рода преступлениям, то они не совершались бы. И он делает вывод: за преступной толпой стоит еще более преступная публика, а во главе публики - еще более преступные публицисты. Публицист у него выступает как лидер. Например, он говорит о Марате как о публицисте и предсказывает, что в будущем может произойти персонификация авторитета и власти, “в сравнении с которыми поблекнут самые грандиозные фигуры деспотов прошлого: и Цезаря, и Людовика ХIV, и Наполеона”. Действия публики не столь прямолинейны как толпы, но и те и другие слишком склонны подчиняться побуждениям зависти и ненависти.

Тард считает, что было бы ошибочно приписывать прогресс человечества толпе или публике, так как его источником всегда является сильная и независимая, отделенная от толпы, публики мысль. Все новое порождается мыслью. Главное - сохранить самостоятельность мысли, тогда как демократия приводит к нивелировке ума.

Если Лебон говорил об однородной и разнородной толпе, то Тард - о существовании разнородных по степени ассоциаций: толпа как зародышевый и бесформенный агрегат является ее первой ступенью, но имеется и более развитая, более прочная и значительно более организованная ассоциация, которую он называет корпорацией, например полк, мастерская, монастырь, а в конечном счете государство, церковь. Во всех них существует потребность в иерархическом порядке. Парламентские собрания он рассматривает как сложные, противоречивые толпы, но не обладающие единомыслием.

И толпа, и корпорация имеет своего руководителя. Порой толпа не имеет явного руководителя, но часто он бывает скрытым. Когда речь идет о корпорации, руководитель - всегда явный. “С той минуты, когда какое-нибудь сборище людей начинает чувствовать одну и ту же нервную дрожь, одушевляться одним и тем же и идет к той же самой цели, можно утверждать, что уже какой-нибудь вдохновитель или вожак, или же, может быть, целая группа вожаков и вдохновителей, между которыми один только и был деятельным бродилом, вдунули в эту толпу свою душу, внезапно затем разросшуюся, изменившуюся, обезобразившуюся до такой степени, что сам вдохновитель раньше всех других приходит в изумление и ужас”. В революционные времена мы имеем дело со сложными толпами, когда одна толпа перетекает в другую, сливается с ней. И здесь всегда появляется вожак, и чем дружнее, последовательнее и толковее действует толпа, тем очевиднее роль вожаков. Если толпы поддаются любому вожаку, то корпорации тщательно обдумывают, кого сделать или назначить вожаком. Если толпа в умственном и нравственном отношении ниже средних способностей, то корпорация, дух корпорации, считает Тард, может оказаться выше, чем составляющие ее элементы. Толпы чаще делают зло, чем добро, тогда как корпорации чаще бывают полезными, чем вредными.

Особое внимание Тард уделяет сектам, которые, по его мнению, и поставляют толпе вожаков. Они являются бродилом для толпы, хотя сами секты вполне могут обходиться без толпы. Секта одержима некой идеей, и она подбирает себе последователей, которые уже подготовлены к этой идее. Согласно Тарду, всякая идея не только подбирает себе людей, но прямо создает их для себя. Все эти секты, считает он, возникают на ложных идеях, на смутных и темных теориях, обращены к чувствам, но не разуму. Секта непрерывно совершенствуется, и в этом ее особая опасность, прежде всего, когда речь идет о преступных сектах. Другая опасность сект заключается в том, что они вербуют для своих целей людей самых разных общественных категорий. Степень ответственности вождей и сект, которые их порождают, и ведомых ими масс различна. За все разрушительное, что имеет место в революции, толпа, хотя бы отчасти, ответственна. Но сами революции, по Тарду, были созданы, замыслены Лютером, Руссо, Вольтером. Все гениальное, в том числе и преступления, создается индивидом. Вождь, политический деятель, мыслитель внушает остальным новые идеи. Он считает, что в коллективной душе нет ничего загадочного, это просто душа вождя. Толпа, секта, публика всегда имеет ту основную мысль, которую ей внушили, они подражают своим вдохновителям. Но сила чувств, которыми руководствуется при этом масса, как в добре, так и в зле, оказывается ее собственным произведением. Поэтому неправильно было бы приписывать все действия толпы, публики только вождю. Когда толпа восхищается своим лидером, то она восхищается собой, она присваивает себе его высокое мнение о самом себе. Но когда она, и прежде всего демократическая публика, проявляет недоверие к своему руководителю, то и сам руководитель начинает заигрывать и подчиняться такого рода публике. И это происходит несмотря на то, что толпы, публика чаще всего послушны и снисходительны к своему лидеру.

Работы Лебона и Тарда явились основой для исследования феномена толпы, народных масс во всей последующей литературе XX в. Особенно это касается иррационалистической философии, близкой по самой своей сути к психологической проблематике, часто переплетающейся с нею. Это и предопределило сходство в подходе к пониманию роли народных масс теоретиками “психологии толп” и рядом представителей иррационалистической философии. Как мы постараемся показать, в основе многих представлений философов XX в., писавших о массах, толпе, лежат трактовки, данные Лебоном и Тардом

G. Tarde L"Opinion et la Foule

Печатается по изданию:

Г. Тард. «Общественное мнение и толпа»,

изд-во Т-ва типографии А. И. Мамонтова, М., 1902 г.,

с приведением текста к нормам современного русского языка.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Выражению коллективная психология или социальная пси­хология часто придают фантастический смысл, от которого пре-#сде всего необходимо освободиться. Он заключается в том, что мы представляем себе коллективный ум, коллективное созна­ние, как особое мы, которое будто бы существует вне или выше индивидуальных умов. Нет надобности в такой точке зрения, в таком мистическом понимании, для того чтобы совершенно от­четливо провести грань между обыкновенной психологией и психологией социальной, которую мы скорее назвали бы интер-спиритуальной. В самом деле, первая касается отношений ума ко всей совокупности других внешних предметов, вторая изучает или должна изучать взаимные отношения умов, их влияния: односторонние или взаимные, -- односторонние сначала, взаим­ные потом. Между первой и второй существует таким образом то различие, которое существует между родом и видом. Но вид в этом случае имеет характер столь важный и столь исключитель­ный, что его необходимо выделить из рода и трактовать при по­мощи методов, специально ему свойственных.

Отдельные этюды, которые найдет здесь читатель, представ­ляют собой фрагменты этой обширной области коллективной психологии. Их соединяет тесная связь. Пришлось перепечатать здесь, с целью определить его настоящее место, этюд о толпах, составляющий последнюю часть этой книги. В самом деле, пуб­лика, которая составляет специальный главный предмет на­стоящего исследования, есть не что иное, как рассеянная толпа, в которой влияние умов друг на друга стало действием на рас­стоянии, на расстояниях, все возрастающих. Наконец, мнение, являющееся результатом всех этих действий на расстоянии или при личном соприкосновении, составляет для толпы и публики нечто вроде того, что мысль составляет для тела. И если среди этих действий, в результате которых появляется мнение, мы станем искать самое общее и постоянное, то без труда убедимся, что таковым является разговор, элементарное, социальное отно­шение, совершенно забытое социологами.

Полная история разговора у всех народов во все времена была бы в высшей степени интересным документом социального зна­ния; и если бы все трудности, которые представляет этот вопрос, Удалось победить с помощью коллективной работы многочислен-

Г. Тард «Мнение ц толпа»

ных ученых, то нет сомнения, что из сопоставления фактов, по­лученных по этому вопросу у самых различных между собою народов, выделился бы большой запас общих идей, которые по­зволили бы сделать из сравнительного разговора настоящую науку, немного уступающую сравнительной религии, сравни­тельному искусству и даже сравнительной промышленности, иначе говоря политической экономии.

Но само собой разумеется, что я не мог претендовать на то, чтобы набросать план подобной науки на нескольких страницах. За отсутствием сведений, достаточных хотя бы для самого эс­кизного наброска, я мог указать только ее будущее место, и я был бы счастлив, если бы, высказав сожаление об ее отсутствии, я возбудил в каком-нибудь молодом исследователе стремление заполнить этот важный пробел.

Май, 1901 Г. Тард

ПУБЛИКА И ТОЛПА

Толпа не только привлекает и неотразимо зовет к себе того, кто видит ее; самое ее имя заключает в себе что-то заманчивое и обаятельное для современного читателя, и некоторые писатели склонны обозначать этим неопределенным словом всевозможные группировки людей. Следует устранить эту неясность и особенно не смешивать с толпой публику, слово, которое опять-таки мож­но понимать различно, но которое я постараюсь точно опреде­лить. Говорят: публика какого-нибудь театра; публика какого-либо собрания; здесь слово «публика» обозначает толпу. Но этот смысл упомянутого слова не единственный и не главный, и в то время как он постепенно утрачивает свое значение или же остает­ся неизменным, новая эпоха с изобретением книгопечатания создала совершенно особый род публики, которая все растет, и бесконечное распространение которой является одной из харак­тернейших черт нашего времени. Психология толпы уже выяс­нена; остается выяснить психологию публики, взятой в этом особом смысле слова, т. е., как чисто духовной совокупности, как группы индивидуумов, физически разделенных и соединен­ных чисто умственной связью. Откуда происходит публика, как она зарождается, как развивается, ее изменения, ее отношение к своим главарям, ее отношение к толпе, к корпорациям, к госу­дарствам, ее могущество в хорошем или в дурном и ее способ чувствовать или действовать - вот что будет служить предметом исследования в настоящем этюде.

В самых низших животных обществах ассоциация состоит по преимуществу в материальном соединении. По мере того, как мы поднимаемся вверх по дереву жизни, социальные отношения ста­новятся более духовными. Но если отдельные индивидуумы уда­ляются друг от друга настолько, что не могут уже более встре­титься, или же остаются в таком отдалении друг от друга доль­ше известного, весьма краткого промежутка времени, они перес­тают составлять ассоциацию. Таким образом толпа в этом смыс­ле переставляет собою до некоторой степени явление из царства Животных. Не является ли она рядом психических воздействий, в сущности проистекающих из физических столкновений? Но не

Г. Тард «Мнение и толпа»

всякое общение одного ума с другим, одной души с другой обу­словлено необходимой близостью тела.

Это условие совсем отсутствует, когда обозначаются в наших цивилизованных обществах так называемые общественные те­чения. Не на сходках, которые происходят на улицах или пло­щадях, рождаются и разливаются эти социальные реки 1 , эти огромные потоки, которые приступом захватывают теперь самые стойкие сердца, самые способные к сопротивлению умы и за­ставляют парламенты и правительства приносить им в жертву законы и декреты. И странно, те люди, которые увлекаются та­ким образом, которые взаимно возбуждают друг друга, или же, скорей, передают один другому внушение, идущее сверху, эти люди не соприкасаются между собой, не видятся и не слышат друг друга; они рассеяны по обширной территории, сидят у себя по домам, читая одну и ту же газету. Какая же связь существует между ними? Эта связь состоит в одновременности их убеждения или увлечения, в сознании, проникающем каждого, что эта идея или это желание разделяется в данный момент огромным коли­чеством других людей. Достаточно человеку знать это, даже не видя этих других людей, и на него влияет вся их совокупная масса, а не только один журналист, общий вдохновитель, сам невидимый и неведомый и тем более неотразимый.

Читатель вообще не сознает, что подвергается настойчивому, почти неотразимому влиянию той газеты, которую он обыкно­венно читает. Журналист же скорее сознает свою угодливость по отношению к публике, никогда не забывая ее природы и вкусов. У читателя далее еще меньше сознания: он абсолютно не дога­дывается о том влиянии, какое оказывает на него масса других читателей. Но оно, тем не менее, неоспоримо. Оно отражается на степени его интереса, который становится живее, если читатель знает или думает, что этот интерес разделяет более многочислен­ная или более избранная публика; оно отражается и на его суж­дении, которое стремится приспособиться к суждениям боль-

Заметим, что эти гидравлические сравнения естественно напраши­ваются всякий раз, когда заходит речь как о толпе, так и о публике. В этом заключается их сходство. Толпа, движущаяся вечером во время публичного празднества, медленностью своего течения и многочислен­ностью водоворотов напоминает реку, текущую без и определенного русла, так как меньше всего можно сравнить с организмом толпу, если не считать публики. - Это потоки воды, жизнь которых не определена в точности.

щинства или же избранных, смотря по обстоятельствам. Я раз­вертываю газету, которую я считаю сегодняшней, и с жадностью читаю в ней разные новости; потом вдруг я замечаю, что она помечена числом от прошлого месяца или вчерашним, и она тотчас же перестает меня интересовать. Откуда происходит это внезапное охлаждение? Разве факты, сообщенные там, стали менее интересны по существу? Нет, но у нас является мысль, что мы одни читаем их, и этого достаточно. Это доказывает, что жи­вость нашего интереса поддерживалась бессознательной иллюзи­ей общности нашего чувства с чувствами массы других людей. Номер газеты, вышедший накануне или два дня тому назад, по сравнению с сегодняшним есть то же, что речь, прочитанная у себя дома по сравнению с речью прослушанной среди многочис­ленной толпы.

Когда мы бессознательно подвергаемся этому невидимому влиянию со стороны публики, часть которой мы сами составля­ем, мы склонны объяснять это просто обаянием злободневности. Если нас интересует самый последний номер газеты, это проис­ходит будто бы от того, что он сообщает нам злободневные фак­ты и будто бы при чтении нас увлекает сама их близость к нам, а отнюдь не то, что их одновременно с нами узнают и другие. Но проанализируем хорошенько это столь странное впечатление злободневности, возрастающая сила которого является одной из наиболее характерных черт цивилизованной жизни. Разве «зло­бодневным» считается исключительно то, что только что случи­лось? Нет, злободневным является все, что в данный момент возбуждает всеобщий интерес, хотя бы это был давно прошед­ший факт. В последние годы было «злободневно» все, что касает­ся Наполеона; злободневно все то, что в моде. И не «злобод­невно» все то, что вполне ново, но не останавливает на себе вни­мания публики, занятой чем-либо другим. Во все время, пока тянулось дело Дрейфуса, в Африке или в Азии происходили со­бытия, весьма способные возбудить наш интерес, но в них не находили ничего злободневного, словом, страсть к злободневно­сти растет вместе с общественностью и она есть не что иное как одно из самых поразительных ее проявлений; а так как перио­дическая, в особенности же ежедневная, пресса по самому свой­ству своему говорить о самых злободневных предметах, то не следует удивляться при виде того, как между обычными читате­лями одной и той же газеты завязывается и укрепляется нечто вроде ассоциации, которую слишком мало замечают, но которая Принадлежит к числу чрезвычайно важных.

Г. Тард «Мнение и толпа»

Публика и толпа

Разумеется, чтобы для индивидуумов, составляющих одну ц ту же публику это внушение на расстоянии сделалось возмож­ным, нужно, чтобы они привыкали, под влиянием интенсивной общественной жизни, жизни городской, к внушению на близком расстоянии. Мы в детстве, в юношеском возрасте начинаем с того, что чувствуем влияние взгляда других, которое бессозна­тельно выражается у нас в наших позах, в жестах, в изменении хода наших идей, в беспорядочности или чрезмерной возбужден­ности наших речей, в наших суждениях, в наших поступках. И только после того как мы целыми годами подвергались и под­вергали других этому внушающему действию взгляда, мы стано­вимся способны к внушению даже посредством мысли о взгляде другого, посредством идеи, что мы составляем предмет внимания для личностей удаленных от нас. Равным образом, лишь после того, как мы долгое время испытывали на себе и практиковали сами могущественное влияние догматического и авторитетного голоса, слышанного вблизи, нам достаточно прочесть какое-ни­будь энергическое утверждение для того, чтобы подчиниться ему, и просто самое сознание солидарности большого числа по­добных нам с этим суждением располагает нас судить в одинако­вом с ним смысле. Следовательно, образование публики предпо­лагает духовную и общественную эволюцию, значительно более подвинувшуюся вперед, нежели образование толпы. То чисто идеальное внушение, то заражение без соприкосновения, кото­рые предполагает эта чисто абстрактная и тем не менее столь реальная группировка, эта одухотворенная толпа, поднятая, так сказать, на вторую степень сила, не могло зародиться ранее, как по прошествии целого ряда веков социальной жизни более гру­бой, более элементарной.

Ни в латинском, ни в греческом языках нет слова, соответст­вующего тому, что мы разумеем под словом публика. Есть слова, обозначающие народ, собрание граждан вооруженных или невоо­руженных, избирательный корпус, все разновидности толпы. Но какому писателю древности могло прийти на ум говорить о своей публике? Все они не знали ничего, кроме своей аудитории в за­лах, нанимаемых для публичных чтений, где поэты, современни­ки Плиния Младшего, собирали немногочисленную, сочувствен­ную толпу. Что же касается тех немногочисленных читателей ма­нускриптов, переписанных в нескольких десятках экземпляров,

то они не могли сознавать, что составляют общественный агре­гат, который, составляют теперь читатели одной и той же газеты и даже иногда одного и того же модного романа. Была ли пуб­лика в средние века? Нет, но в эти времена были ярмарки, па­ломничества, беспорядочные скопища, охваченные благочести­выми или воинственными чувствами, гневом или паникой. Воз­никновение публики стало возможным не раньше начала широ­кого распространения книгопечатания в XVI в. Передача силы на расстоянии - ничто по сравнению с передачей мысли на рас­стоянии. Не есть ли мысль - социальная сила по преимущест­ву? Вспомните idees-forces Фулье. Когда Библия была в первый раз издана в миллионах экземпляров, то обнаружилось в высшей степени новое и богатое неисчислимыми последствиями явление, а именно благодаря ежедневному и одновременному чтению од­ной и той же книги, т. е. Библии, соединенная масса ее читате­лей почувствовала, что составляет новое социальное тело, отде­ленное от церкви. Но эта нарождающаяся публика сама еще была только отдельной церковью, с которой она смешивалась; слабость протестантизма и заключается в том, что он был одно­временно публикой и церковью, двумя агрегатами, управляемы­ми различными принципами и по самому существу своему не­примиримыми. Публика, как таковая, выделилась более ясно только при Людовике XIV. Но и в эту эпоху, если и были толпы, не менее стремительные, нежели теперь, и не менее значитель­ные, при коронованиях монархов, на больших празднествах, при бунтах, возникавших вследствие периодических голодовок, то публика составлялась из незначительного количества избранных «honnetes gens», которые читали свой ежемесячный журнал, в особенности же книги, небольшое количество книг, написанных для небольшого количества читателей. И кроме того, эти читате­ли были по большей части сгруппированы, если не при дворе, то вообще в Париже.

В XVIII в. эта публика быстро растет и раздробляется. Я не думаю, чтобы до Бейля существовала философская публика, ко­торая отличалась бы от большой литературной публики или на­чала от нее отделяться; я не могу назвать публикой группу уче­ных, хотя они и были объединены, несмотря на свою разбросан­ность по различным провинциям и государствам, однородными изысканиями и чтением одних сочинений; эта группа была так малочисленна, что они все поддерживали между собой письмен­ные сношения и черпали в этих личных сношениях главную пищу для своего научного общения. Публика в специальном

Г. Тард «Мнение и толпа»

Публика и толпа

смысле начинает обрисовываться с того, трудно поддающегося точному определению, момента, когда люди, преданные одной и той же науке, стали слишком многочисленны для того, чтобы лично сноситься друг с другом, и могли почувствовать завязы­вающиеся между ними узы солидарности только при помощи достаточно частых и регулярных сношений, не имеющих лично­го характера. Во второй половине XVIII в. зарождается полити­ческая публика, растет и вскоре, разлившись, поглощает, как река свои притоки, все другие виды публики - литературную, философскую, научную. Однако, до революции жизнь публики была мало интенсивна сама по себе и получает значение только благодаря жизни толпы, с которой она еще связана вследствие необыкновенного оживления салонов и кафе.

Революция может считаться датой настоящего водворения журнализма и, следовательно, публики; революция - - момент лихорадочного роста публики. Это не значит, что революция не возбуждала толпы, но в этом отношении она ничем не отлича­лась от прежних междоусобных войн в XIV, в XVI веке, даже в эпоху Фронды. Толпы фрондеров, толпы приверженцев Лиги, толпы приверженцев Кабоша - были не менее страшны и, мо­жет быть, не менее многочисленны, чем толпы 14 июля и 10 августа; толпа не может возрасти свыше известного предела, положенного свойствами слуха и зрения, не раздробившись тот­час же и не утратив способности к совместному действию; впро­чем, действия эти всегда одинаковы; это - сооружение барри­кад, разграбление дворцов, убийства, разрушение, пожары. Нет ничего более однообразного, как эти, повторяющиеся в течение веков, проявления ее деятельности. Но 1789 г. характеризуется явлением, которого не знали предыдущие эпохи, а именно ог­ромным распространением газет, пожираемых с жадностью. Ес­ли некоторые из них и были мертворожденными, то зато другие представляют собою картину беспримерного распространения. Каждый из этих великих и ненавистных публицистов Марат, Демулэн, отец Дюшен, имел свою публику; и эти толпы грабите-

«Слово публицист, - говорит Литтре, - появляется в Академи­ческом Словаре только начиная с 1762 г.» и фигурирует там, по его словам, - как еще и теперь в большинстве словарей - только в значе­нии автора, пишущего о государственном праве. Смысл этого слова при ходячем употреблении расширился только в течение нашего столетия, в то время как значение слова публика в силу той же причины все сужа­лось, по крайней мере, в том смысле, в каком я его употребляю.

лей, поджигателей, убийц, людоедов, опустошавших тогда Фран­цию с севера до юга, с востока до запада, можно считать злока­чественными наростами и сыпями тех групп публики, которым их злокозненные виночерпии, препровождаемые с триумфом в Пантеон после смерти,- подливали ежедневно губительный ал­коголь пустых и яростных слов. Это не значит, что бунтующие толпы состояли даже в Париже, а тем более в провинциях и в деревнях, исключительно из читателей газет; но последние со­ставляли в них если не тесто, то, по крайней мере, закваску. Точно так же клубы, собрания в кафе, сыгравшие такую важную роль во время революционного периода, родились от публики, между тем как до революции публика была скорее следствием, нежели причиной собраний в кафе и в салонах.

Но революционная публика была по преимуществу парижс­кой публикой, вне Парижа она обозначалась не ярко. Артур Юнг во время своего знаменитого путешествия был поражен тем обс­тоятельством, что газеты так мало распространены даже в горо­дах. Правда, это замечание относится к началу революции, не­много позднее оно уже потеряло бы долю верности. Но до самого конца отсутствие быстрых сообщений ставило непреодолимое препятствие интенсивности и широкому распространению общес­твенной жизни. Как могли газеты, приходящие только два-три раза в неделю и, притом, неделю спустя после своего появления в Париже, дать своим читателям на юге то впечатление злобо­дневности и то сознание одновременной духовной общности, без которых чтение газеты не разнится по существу от чтения кни­ги? На долю нашего века, благодаря усовершенствованным спо­собам передвижения и моментальной передаче мысли на всякое расстояние, выпала задача - - придать публике, всякого рода публике, беспредельное распространение, к которому она так способна, и которое создает между ней и толпой столь резкий контраст. Толпа -- это социальная группа прошлого; после се­мьи она самая старинная из всех социальных групп. Она во всех своих видах - стоит ли или сидит, неподвижна или движется -не способна расширяться дальше известного предела; когда ее вожаки перестают держать ее in manu, когда она перестает слы­шать их голос, она распадается. Самая обширная из всех извест­ных аудиторий - это аудитория Колизея; но и она вмещала в себя только сто тысяч человек. Аудитории Перикла или Цице­рона, даже аудитории великих проповедников средних веков, вроде Петра Пустынника или св. Бернарда, были, без сомнения, значительно меньше. Также не замечается, чтобы могущество

Г. Тард «Мнение и толпа»

Публика и толпа

красноречия, будь то политическое или религиозное, значитель­но подвинулось вперед в древности или в средние века. Но пуб­лика бесконечно растяжима, и так как по мере ее растяжения ее социальная жизнь становится более интенсивной, то нельзя от­рицать, что она станет социальной группой будущего. Таким образом, благодаря соединению трех взаимно поддерживающих друг друга изобретений, книгопечатания, железных дорог и те­леграфа, пробрела свое страшное могущество пресса, этот чудес­ный телефон, который так безмерно расширил древнюю аудито­рию трибунов и проповедников. Итак, я не могу согласиться с смелым писателем, д-ром Лебоном, заявляющим, что наш век - это «эра толпы». Наш век -- это эра публики или публик, что далеко не похоже на его утверждение.

До известной степени публика сходна с тем, что называется ми­ром -- «литературный мир», «политический мир», и т. д.; раз­ница лишь в том, что это последнее понятие предполагает лич­ные сношения между лицами, принадлежащими к одному и то­му же миру, как-то: обмены визитами, приемы, что может и не существовать между членами одной и той же публики. Но между толпой и публикой расстояние огромно, как мы уже видели, хотя публика частью и ведет свое начало от известного рода тол­пы, а именно от аудитории ораторов.

Между толпой и публикой существует много и других разли­чий, которые я еще не выяснил. Можно принадлежать в одно и то же время, как это обыкновенно и бывает, к нескольким груп­пам публики, как можно принадлежать к нескольким корпора­циям или сектам но к толпе одновременно можно принадлежать только к одной. Отсюда гораздо большая нетерпимость толпы, а следовательно и тех наций, где царит дух толпы, потому что там человек захватывается целиком, неотразимо увлечен силой, не имеющей противовеса. И отсюда преимущество, связанное с по­степенной заменой толпы публикой, превращение, сопровож­дающееся всегда прогрессом в терпимости или даже в скепти­цизме. Правда, сильно возбужденная публика может породить, как это иногда и случается, фанатические толпы, которые рас­хаживают по улицам с криками: да здравствует или смерть чему-либо. И в этом смысле публика могла бы быть определена как толпа в возможности. Но это падение публики до толпы, в высшей степени опасное, вообще случается довольно редко; и не

входя в обсуждение того, не будут ли, невзирая ни на что, эти порожденные публикой толпы менее грубы, чем толпы, образо­вавшаяся вне всякой публики, остается очевидным, что столкно­вение двух публик, всегда готовых слиться на своих неопреде­ленных границах, представляет собой гораздо меньшую опасность для общественного спокойствия, нежели встреча двух враждеб­ных толп.

Толпа, как группа более естественная, более подчиняется си­лам природы; она зависит от дождя или от хорошей погоды, от жары или от холода; она образовывается чаще летом, нежели зимой. Луч солнца собирает ее, проливной дождь рассеивает ее. Когда Бальи был парижским мэром, он благословлял дождливые дни и огорчался при виде проясняющегося неба. Но публика, как группа высшего разряда, не подвластна этим изменениям и капризам физической среды, времени года или даже климата. Не только зарождение и развитие публики, но даже крайнее возбуждение ее, эта болезнь, появившаяся в нашем веке и рас­тущая все сильнее, не подвержены этим влияниям.

Наиболее острый кризис этого рода болезни, по нашему мне­нию, а именно дело Дрейфуса, свирепствовал во всей Европе в самый разгар зимы. Возбудило ли оно больше страстности на юге, нежели на севере, как случилось бы, если бы речь шла о толпе? Нет! Скорее оно наиболее волновало умы в Бельгии, в Пруссии, в России. Наконец, отпечаток расы гораздо менее отражается на публике, чем на толпе. И это не может быть иначе в силу сле­дующего соображения.

Почему английский митинг так глубоко разнится от француз­ского клуба, сентябрьская резня от африканских судилищ по за­кону Линча, итальянской праздник от коронации русского царя? Почему хороший наблюдатель по национальности толпы может почти с уверенностью предсказать, как она будет действовать -с гораздо большей уверенностью, чем предсказать, как поступит каждый из индивидуумов, составляющих ее - - и почему, нес­мотря на огромные изменения, происшедшие в нравах и идеях Франции или Англии за последние три-четыре столетия, фран­цузские толпы нашего времени, буланжистские или антисемити­ческие, похожи в стольких чертах на толпы приверженцев Лиги или Фронды, а нынешние толпы англичан --на толпы времен Кромвеля? Потому, что в образовании толпы индивидуумы учас­твуют только своими сходными национальными чертами, которые слагаются и образуют одно целое, но не своими индивидуальны­ми отличиями, которые нейтрализуются; при составлении толпы

Г. Тард «Мнение и толпа»

Публика и толпа

углы индивидуальности взаимно сглаживаются в пользу нацио­нального типа, который прорывается наружу. И это происходит вопреки индивидуальному влиянию вождя или вождей, которое всегда дает себя чувствовать, но всегда находит противовес во взаимодействии тех, кого они ведут.

Что же касается того влияния, какое оказывает на свою публику публицист, то оно если и является гораздо менее ин­тенсивным в данный момент, зато по своей продолжительности оно более сильно, чем кратковременный и преходящий толчок, данный толпе ее предводителем. Мало того, влияние, которое оказывают члены одной и той же публики друг на друга, го­раздо менее сильно, и никогда не противодействует, а, напро­тив, всегда содействует публицисту вследствие того, что чита­тели сознают одновременную тождественность своих идей, склонностей, убеждений или страстей, ежедневно раздуваемых одним и тем же мехом.

Можно - быть может, несправедливо, но с известным прав­доподобием и видимым основанием, оспаривать ту мысль, что всякая толпа имеет вождя; и действительно, часто она сама ве­дет его. Но кто станет оспаривать, что всякая публика имеет своего вдохновителя, а иногда и создателя? Слова Сент Бёва, что «гений есть царь, создающий свой народ», особенно применимы к великому журналисту. Сколько публицистов создают себе пуб­лику! 1 Правда, для того чтобы возбудить антисемитическое дви­жение, было необходимо, чтобы агитаторские усилия Эдуарда Дрюмона соответствовали известному умственному состоянию среди населения; но пока не раздался один громкий голос, дав­ший общее выражение этому состоянию умов, оно оставалось чисто индивидуальным, мало интенсивным, еще в меньшей сте­пени заразительным и не сознавало само себя. Тот, кто выразил его, создал как бы коллективную силу, быть может искусствен­ную, но тем не менее реальную. Я знаю французские области, где никто никогда не видал ни одного еврея, что не мешает ан­тисемитизму процветать там, потому что там читаются антисе-

1 Мне скажут, что если всякий великий публицист создает свою публику, то всякая сколько-нибудь значительная публика создает себе своего публициста. Это последнее предположение гораздо менее верно, чем первое: мы знаем очень обширные группы, которые в продолжение многих лет не могли выделить из своей среды писателя, способного помочь им ориентироваться. В таком положении находится в настоящее время католический мир.

литические газеты. Точно так же социалистическое или анархи­ческое направление умов ничего не представляло собою, прежде чем его не выразили некоторые знаменитые публицисты, Карл Маркс, Кропоткин и др., и не пустили в обращение, дав ему свое имя. После этого легко понять, что на публике гораздо ярче от­ражается индивидуальный отпечаток ее создателя, нежели дух национальности, и что обратное справедливо относительно тол­пы. Точно так же не трудно понять, что публика одной и той же страны в каждом из своих главных разветвлений преобразовы­вается в очень короткий промежуток времени, если сменяются ее предводители, и что, например, современная социалистичес­кая публика во Франции ни в чем не походит на социалистиче­скую публику времен Прудона, в то время как французские тол­пы всякого рода сохраняют сходную физиономию в продолжение целых столетий.

Может быть возразят, что читатель какой-нибудь газеты рас­полагает гораздо больше своей умственной свободой, нежели ин­дивидуум, затерянный в толпе и увлекаемый ею. Он может в ти­шине обдумать то, что он читает, и, несмотря на его привычную пассивность, ему случается переменять газету до тех пор, пока он не найдет подходящую или такую, которую он считает для себя подходящей. С другой стороны, журналист старается ему понравиться и удержать его. Статистика увеличения и уменьше­ния подписки является великолепным термометром, с которым часто справляются, и который предупреждает редактора относи­тельно того, каких действий и мыслей следует держаться. Тако­го характера указание обусловило в одном известном деле вне­запный поворот одной большой газеты, и такое отречение не представляет собою исключения. Итак, публика реагирует вре­менами на журналиста, но этот последний действует на свою публику постоянно. После некоторых колебаний читатель выб­рал себе газету, газета собрала себе читателей, произошел взаим­ный подбор, отсюда - взаимное приспособление. Один наложил свою руку по своему вкусу на газету, которая угождает его пред­рассудкам и страстям, другая - на своего читателя, послушного и доверчивого, которым она легко может управлять при помощи некоторых уступок его вкусам -- уступок, аналогичных оратор­ским предосторожностям древних ораторов. Говорят, что нужно бояться человека одной книги; но что значит он в сравнении с человеком одной газеты! А этот человек - в сущности каждый или почти каждый из нас. Вот где опасность нового времени. Итак, не препятствуя публицисту иметь на свою публику в конце

Похожая информация.

ВВЕДЕНИЕ v Жан Габриэль Тард (1843 -1904 гг) социолог и криминолог. v Книга выпущена в 1902 г.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ v В данной книге Тард рассматривает следующие понятия: 1. Мнение (общественное мнение); 1) Разговор; 2. Толпа; 1) Преступная толпа; 2) Преступная публика (секты, банды, синдикаты и т. п.)

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Тард подчёркивает важность газет и других печатных изданий, так как при их помощи в разрозненную толпу попадает больше людей. Кроме того в толпе как разрозненной так и собранной общественное мнение формируется за счёт влияния на него журналистов и других лидеров. Он отмечает, что многие судебные дела прошлого получили бы больший общественный резонанс, если бы были бы газеты. v Кроме печатных изданий на формирование толпы и его мнения влияют лидеры, которые в большинстве случаев придерживаются своих корыстных целей. Он пишет, что толпа реальная не формируется на пустом месте. Ее, конечно, составляют обычные люди, но в основном это специальные люди, которые на момент формирования толпы состояли в группах (секты, банды, синдикаты и т. д.). Здесь надо уточнить, что это говориться о толпах революционных и манифестах, а не о таких выступлениях как выступление крестьян, когда был неурожай. Тогда кстати было влияние лидеров, которые занимались разжиганием и подначиванием людей, в итоге каждому оратору в последующей деревне нужно было меньше времени для поднятия и тем самым подкрепления толпы.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v классификация толпы по степени активности или пассивности: 1. 2. 3. 4. Толпы ожидающие; Толпы внимательные; Толпы манифестантские; Толпы действующие; 1) 2) Любящие; Ненавидящие.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Толпы ожидающие – это те, которые собравшись в театре или на площади, ожидают поднятия занавеса или прибытия осуждённого. Коллективное любопытство в этих толпах достигает неслыханных размеров без малейшего отношения к предмету этого любопытства. Время от времени какой-нибудь экипаж принимался за начало процессии, но как только ошибка узнавалась, все продолжали ждать, без малейшего намёка на раздражение. Почему толпа бывает одновременно и терпеливее и нетерпеливее чем отдельные индивидуумы? В обоих случаях это объясняется взаимным заражением чувствами собравшихся индивидуумов. Пока соседи человека стоят спокойно, и он будет стоять, и ждать спокойно. Но если ктонибудь – когда это может сократить ожидание, начнёт проявлять нетерпение, ему мало-помалу начнут подражать остальные.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Толпы внимательные – это те, которые тесно толпятся около кафедры проповедника или профессора, около трибуны и т. д. Их внимание и их невнимание проявляется всегда гораздо сильнее и настойчивее, нежели то же самое каждого входящего в их состав отдельного индивидуума, если бы он был бы один. По поводу толпы, о которой идёт речь один профессор сделал ему замечание, которое он перенёс в книгу. «Аудитория из молодых людей, на юридическом или на каком-либо другом факультете всегда более внимательна и почтительна, если она не многочисленна; но если вместо 20 -30 их соберётся 100 или 200, они часто перестают уважать и слушать своего профессора, и тогда очень часто поднимается шум. Разделите на четыре группы, по 25 человек в каждой, 100 непочтительных и буйных студентов, и вы получите четыре аудитории, полные внимания и почтения» . Это значит (продолжает рассуждать Тард), что горделивое чувство их многочисленности опьяняет собравшихся и заставляет их презирать одиноко стоящего человека, если конечно ему не удаётся ослепить и «очаровать» их. Но нужно заметить, что если толпа отдалась во власть оратору, то она более внимательна, чем она обширнее. В сущности, толпа является зрелищем для себя самой. Толпа привлекает и порождает толпу.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Между толпами пассивными (что были выше) и толпами активными толпы манифестантские занимают среднее положение. Своё убеждение, свою страстную любовь или ненависть, радость или печаль, - они проявляют со свойственным преувеличением. У них двоякий характер: выразительный символизм в соединении с крайней бедностью воображения при изобретении этих символов. Идти процессией со знамёнами, со статуями, с иконами, с отрезанными головами на концах пик, кричать виват или просто орать, петь гимны или песни – вот приблизительно всё, что они могли изобрести для выражения своих чувств. Но если у них мало идей, то они за них держатся очень крепко и кричат одно и то же. Публика, дойдя до определённого возбуждения, то же может стать манифестантской.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Толпы действующие. Что они могут? Конечно, уничтожать и разрушать, но что они могут создать со своей беспорядочностью и внутренней несвязностью? Корпорации, секты, организованные ассоциации разрушительны, но столько же и производительны. «Frures pontifes» (братья понтификов с фр.) в средние века строили мосты, монахи на Западе возделывали целые области, основывали города. Но можно ли назвать хоть один дом построенный толпой? За одного популярного узника, которого они иногда освобождали, сколько казней по суду Линча. v Действующие толпы можно разделить на любящие и ненавидящие. И ещё не известно, что более губительно: ненависть или любовь, проклятия ли или энтузиазм (от себя добавлю, вспомните «Парфюмер»). Но кроме этого нужно не забыть другую разновидность любящей толпы, толпы праздничной, радостной, любящей себя самое, опьянённую удовольствием собираться для того чтобы собираться. Тут можно отбросить всё материальное, что было сказано выше. Праздничная толпа производит, если можно так выразиться успокоение и радость. v Не забудем и о траурных толпах, которые то же являются энергетическими возбудителями социальной жизни.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Тард делает одно интересное замечание. Если попробовать вообразить страну, в котором не было революций, восстаний, но при этом и нет праздников, гуляний, народного энтузиазма: эта плоская и бесцветная страна была бы без сомнения менее пропитана глубоким чувством своей национальности, нежели страна наиболее волновавшаяся политическими смутами (естественно он говорил о Франции).

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Теперь преступная толпа и публика. Об этом Тард пишет очень много и в отличных красках с множеством ассоциаций и примеров. Преступление толпы. Революция Тэна. В сентябре 1789 г. в Труа создаётся легенда против мера Гюэца: якобы он скупщик, он хочет кормить народ сеном. Гюэц был известен своей благотворительностью, он оказал большие услуги городу. Но 9 сентября три повозки муки оказываются плохими, народ собирается и кричит «Долой мера. Смерть меру!» Гюэц, вышедший из суда, был сбит с ног, убит ударами ног и кулаков; голова пробита ударом деревянного башмака. Одна женщина кидается на его тело, топчет его лицо ногами и несколько раз втыкает ножницы в глаза. После этого его волокут за веревку, привязанную к горлу, бросают в омут с моста, после чего опять волокут по улицам в реку «с клочками сена во рту» . Он ещё один пример приводил, более жестокий, там майора разорвали на куски, и женщина съела его сердце. Хотя это преступление толпы, но виновником был подстрекатель, преследовавший свои корыстные цели.

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ) v Мнение в собственном смысле слова - это совокупность суждений, и общая воля; совокупность желаний. v Общее мнение формируется последним из трёх разветвлений общественного духа (первое и второе Общие традиции и разум высший). Оно формируется под гнётом газет, лидеров и покровительством традиций, хотя в итоге отличается от них. v Разговор есть один из способов формирования общественного мнения и помощи в формировании разрозненных толп, так как обсуждение чего-то злободневного давно вошло в культуру человека. Помимо этого Тард описывает амфитеатры и отдельные помещения отводившиеся в древности под разговоры, замечая при этом, что во времена написания «Илиады Одиссея» Гомер понимал разговор как монологи двух человек.

Основная мысль (продолжение) Публика – это толпа гораздо менее слепая и гораздо более долговечная, и ярость её более осмысленная, накопляется и поддерживается в продолжение целых месяцев и лет. Пример работы преступной публики и влияния лидеров на их участников: Лионские анархисты 1882 г. Состав: «Мистики, мечтатели, наивные невежды, преступники против естественного права… на одной скамье; рабочие, настоящие звери, прекраснейшим образцом из которых является Равашоль; и царящий над всем этим честный отпрыск чистой аристократии…» это не говоря уже о настоящих безумцах, входивших в состав этой группы. Специалисты Тири (профессор уголовного права) и Пренс (главный тюремный инспектор Бельгии) были поражены «их вполне порядочным видом» . Все эти люди казались Тири безупречными «с точки зрения трудовой, семейной или нравственной» . Многие, даже большинство, были вполне интеллигентными людьми. Но это не мешало, им быть чрезвычайно наивными. По их словам, они хотели своими взрывами обратить внимание на несчастное положение народа. Все они, за исключением их вождя Муано, раскаивались в своём безумии. Этот пример выступает ещё и как показатель власти лидеров. Однако Пренс писал Тарду «Впрочем, нет сомнения, что они взаимно настраивали друга» . Равашоль представляет собой тип анархиста исполнителя, бескорыстного убийцы. Он принадлежит к числу рецидивистов, преступающих естественное право, которых каждая секта насчитывает множество. Но при этом надо заметить, что даже обычное воровство или убийство обладает своеобразным стимулом. При убийстве отшельника правильнее будет заметить, что он крал с целью доставить своим сотоварищам деньги, необходимые для осуществления их кровавых планов. Равашоль следовал логике: старый отшельник-капиталист, всякий капиталист – вор, доводящий до голода и убивающий трудящихся; убьём капиталистов и употребим их золото на то, чтобы уничтожать палачей народа. Смелость и кровожадность являются обыкновенно лицевой и обратной сторонами одной медали. Он оставил нам изображение своего душевного состояния в момент покушения. Это изображения слишком ярко чтоб быть лживым; впрочем, культ правды был для него, благодаря его гордости, также обязателен, как и культ благодарности. Вот он в палате позади 24 орудий, приспособленных к моменту следования короля. Он поклялся исполнить своё роковое решение; он обещал это - Пепину и Морею, и он сделает это, во что бы то ни стало. … Но он замечает в толпе Ладвоката «своего благодетеля» . При его виде, он изменяет направление орудий, так как не может покуситься на священную для него жизнь. Но Ладвокат исчезает и появляется король в сопровождении полка солдат. Снова сомнения: «убить столько генералов и офицеров заслуживших свои чины на полях сражений, в битвах за родину, под командованием великого Наполеона» , великого корсиканца! У него не хватает решимости; но он вспоминает про обещание данное Пепину и Морею, и он говорит себе: «Лучше умереть – и даже убить – чем пережить подобный позор: дав обещание потом оказаться трусом…» . И он нажимает курок. Можно ли утверждать, рассуждает Тард – что такие люди даже сами Фиески и Равашоль – были неизбежно предназначены для преступления? Покушение первого. Тоже не было простым. Для того, чтобы совершить его, нужно было, чтобы хитрость Морея, холодная и безмолвная, финансовые и интеллектуальные средства, несколько крупнее, чем у Пепина, соединились с непреклонной энергией Фиески; и то кроме этого нужны были статьи журналистов, для ежедневного возбуждения всех троих. Уничтожте один из «факторов» - публику, газеты, мысль, деньги, смелость – ужасного взрыва не было бы.

G. Tarde L’Opinion et la Foule Перевод с французского под редакцией П. С. Когана Изд-во Т-ва типографии А. И. Мамонтова, М., 1902 г. Институт психологии РАН, Издательство «КСП+» 1999 г.

Одно из самых известных сочинений французского социолога и криминалиста. Согласно его концепции творцом общественного мнения является некая публика с весьма подвижными и неясными границами, уходящими своими корнями в особенности массовых духовно-психологических процессов.

Все социальные процессы, по Тарду, основаны на межличностных взаимодействиях, изучение которых Тард полагает основной задачей общественных наук.

Печатается с приведением текста к нормам современного русского языка

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПУБЛИКА И ТОЛПА

• ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ И РАЗГОВОР

РАЗГОВОР

• ТОЛПЫ И ПРЕСТУПНЫЕ СЕКТЫ

• ПРИМЕЧАНИЯ

Предисловие

Выражению коллективная психология илисоциальная психология часто придают фантастический смысл, от которого прежде всего необходимо освободиться. Он заключается в том, что мы представляем себеколлективный ум, коллективное сознание, как особоемы, которое будто бы существует вне или выше индивидуальных умов. Нет надобности в такой точке зрения, в таком мистическом понимании, для того чтобы совершенно отчетливо провести грань между обыкновенной психологией и психологией социальной, которую мы скорее назвали бы интерспиритуальной. В самом деле, первая касается отношений ума ко всей совокупности других внешних предметов, вторая изучает или должна изучать взаимные отношения умов, их влияния: односторонние или взаимные, - односторонние сначала, взаимные потом. Между первой и второй существует таким образом то различие, которое существует между родом и видом. Но вид в этом случае имеет характер столь важный и столь исключительный, что его необходимо выделить из рода и трактовать при помощи методов, специально ему свойственных.

Отдельные этюды, которые найдет здесь читатель, представляют собой фрагменты этой обширной области коллективной психологии. Их соединяет тесная связь. Пришлось перепечатать здесь, с целью определить его настоящее место, этюд о толпах, составляющий последнюю часть этой книги. В самом деле,публика, которая составляет специальный главный предмет настоящего исследования, есть не что иное, как рассеянная толпа, в которой влияние умов друг на друга стало действием на расстоянии, на расстояниях, все возрастающих. Наконец,мнение, являющееся результатом всех этих действий на расстоянии или при личном соприкосновении, составляет для толпы и публики нечто вроде того, что мысль составляет для тела. И если среди этих действий, в результате которых появляется мнение, мы станем искать самое общее и постоянное, то без труда убедимся, что таковым являетсяразговор, элементарное, социальное отношение, совершенно забытое социологами.

Полная история разговора у всех народов во все времена была бы в высшей степени интересным документом социального знания; и если бы все трудности, которые представляет этот вопрос, удалось победить с помощью коллективной работы многочисленных ученых, то нет сомнения, что из сопоставления фактов, полученных по этому вопросу у самых различных между собою народов, выделился бы большой запас общих идей, которые позволили бы сделать из сравнительного разговора настоящую науку, немного уступающую сравнительной религии, сравнительному искусству и даже сравнительной промышленности, иначе говоря политической экономии.

Но само собой разумеется, что я не мог претендовать на то, чтобы набросать план подобной науки на нескольких страницах. За отсутствием сведений, достаточных хотя бы для самого эскизного наброска, я мог указать только ее будущее место, и я был бы счастлив, если бы, высказав сожаление об ее отсутствии, я возбудил в каком-нибудь молодом исследователе стремление заполнить этот важный пробел.

Май, 1901 Г. Тард

Г. Тард «Общественное мнение и толпа».

Общественность рассматривается как совокупность людей, потребляющих одну и ту же информацию и вырабатывающих во многом совпадающие мнения и оценки, то есть общественное мнение - мнение общности, группы людей, основанное на принятии либо отрицании одинаково поданой и эмоционально окрашенной информации

Объекты «ОМ и толпа»- толпы, преступные секты, публика.

Публика- объединение людей которое структурировано интеллектуальными идеями, Толпа- просто объединение людей.

Публика проявляется тогда, когда появляется традиция книгопечатания (передача маслей на большие расстояния). Во второй половине 18 века зарождается политическая публика и поглащает философскую публику, литературную и другие. Толпа подвержена явлениям природы (активны в летнее время, пассивны в зимнее). Тард сравнивает публику с комерческой клиентурой.

Толпа: ожидающая (театр), ненавидящая, обожающая, манифестская, действующая, внемающая.

Тард дает следующее определение этому понятию: "публика… есть не что иное, как рассеянная толпа, в которой влияние умов друг на друга стало действием на расстоянии, на расстояниях, все возрастающих ".

Между толпой и публикой существует множество различий, замечает Тард. Можно принадлежать в одно и то же время, как это обыкновенно и бывает, к нескольким группам публики, но к толпе одновременно можно принадлежать только к одной. Отсюда гораздо большая нетерпимость толпы, а, следовательно, и тех наций, где царит дух толпы, потому что там человек захватывается целиком, неотразимо увлечен силой, не имеющей противовеса. И отсюда преимущество, утверждает Тард, связанное с постепенной заменой толпы публикой, сопровождающееся всегда прогрессом в терпимости или даже в скептицизме.

Толпа, как группа более естественная, более подчиняется силам природы; она зависит от дождя или от хорошей погоды, от жары или от холода; она образовывается чаще летом, нежели зимой. Луч солнца собирает ее, проливной дождь рассеивает ее, но публика, как группа высшего разряда, не подвластна этим изменениям и капризам физической среды, времени года или даже климата.

Человек – это мыслящая овца. Легковерный и импульсивный, он устремляется навстречу тому, чего не видит и не знает. По полученному приказанию он сгибается или выпрямляется, погружает тело и душу в массу и позволяет ей себя захватить, пока не изменяется до неузнаваемости. Тард был убежден в этом, и его описание толп хорошо это показывает. "Но, - утверждает он, - как ни разнятся толпы друг от друга по своему происхождению и по всем своим другим свойствам, некоторыми чертами они все похожи друг на друга; эти черты: чудовищная нетерпимость, забавная гордость, болезненная восприимчивость, доводящее до безумия чувство безнаказанности, рожденное иллюзией своего всемогущества, и совершенная утрата чувства меры, зависящая от возбуждения, доведенного до крайности взаимным разжиганием. Для толпы нет середины между отвращением и обожанием, между ужасом и энтузиазмом, между криками да здравствует! или смерть!".

Если трудно иногда обмануть одного человека, то ничего нет легче, как обмануть толу. Толпа не рассуждает, она повинуется только своим страстям. Легкая антипатия в толпе делается ненавистью, простое желание обращается в страсть. И это бывает не в одной только уличной толпе, но во всяком сборище людей: в театре, в суде, в парламенте. Живой пример этого - театральная публика. Она все воспринимает гораздо сильнее, чем каждый из нее в отдельности отнесся бы к тому, что видит на сцене, не будь этого в переполненном зале и не заражайся он чувством соседа. Театральная толпа - это, по словам Тарда, еще самая спокойная толпа, потому что она сидит. Если она встанет, она будет возбуждена гораздо сильнее. Но самая опасная - это двигающаяся, особенно бегущая толпа. Тут ее возбужденное состояние легко переходит все границы, вызывая панику или страсть к разрушению.

Все отличительные свойства толпы - нетерпимость, раздражительность, неспособность хладнокровно что-нибудь обсуждать, бывают у нее на лице. Она много говорит о своих правах и ни слова о своих обязанностях.

Толпы различает – существование или отсутствие организации. Одни толпы, естественные, повинуются механическим законам; другие, искусственные, следуют социальным законам подражания.

Теория «массового общества» Г. Лебона.

Лебон считал, что современная демократия возвестила эру господства толпы. В результате промышленной революции, урбанизации и развития средств коммуникации большие скопления людей получили более широкое распространение, чем в прошлом. Лебон полагал, что толпа живёт самостоятельной жизнью. Человек в ней утрачивает свою индивидуальность; в толпе формируется единое умонастроение посредственности, способной к героическим или варварским поступкам в зависимости от ситуации. Лебон отличался ярко выраженным пристрастием к аристократии. Он полагал, что народное правительство означает власть толпы, народные массы полностью лишены разума, а элита олицетворяет самые великие достижения человечества. Он считал, что взаимодействие социальных групп в современном обществе нарушено и подвержено влиянию толпы, поскольку разрушились официальная религия и феодальная форма правления. Он с ужасом воспринял Французскую революцию 1789-1794 гг., которая была для него триумфом ир-рациональности.

Консервативные пристрастия Лебона проявились также в его поддержке теорий национального характера и расовой духовности, утверждающих, что представители определенной расы или цивилизации разделяют общие интере-сы, чувства и образ мыслей. Кроме того, он составил классификацию рас, осно-ванную на психологических критериях, таких, как, например, мыслительные способности. (Среди групп, находящихся на низшей ступени развития, у него наряду с детьми и сумасшедшими оказались и социалисты.)

Французский социальный мыслитель Лебон наиболее известен как автор теории поведения толпы. Она была выдвинута примерно в начале XX в., когда в Европе происходили глубокие перемены.

Разрушались "старые порядки" в политической, социальной и религиоз-ной жизни, а также поддерживающие их монархии. Лебон оказался среди тех, кто ощущал опасность этих перемен и угрозу некой новой эры массовых беспо-рядков. Короче говоря, в теории Лебона отражены консервативные взгляды то-го времени.

В основе теории лежит мысль о том, что с людьми происходят драмати-ческие перемены, когда они становятся частью толпы. Разумные люди превра-щаются в жестоких, обезумевших зверей, способных на поступки немыслимые вне толпы. Лебон полагал, что в толпе формируется коллективный разум. Он выделил три разные источника коллективного поведения:

Чувство анонимности придает силу человеку, находящемуся в толпе;

Заражение (или эпидемия - ред.) распространяется в толпе словно вирус, передаваясь от одного к другому (отсюда название этой теории и аналогичных объяснений - теория заражения);

В толпе люди становятся легко внушаемыми, словно загипнотизирован-ные. Они принимают на веру и послушно исполняют указания фанатичных ли-деров.

Лебон подчеркивал важную роль лидера в условиях толпы, он полагал, что власть и престиж лидера оказывают почти магическое воздействие на тол-пу.

Он предска-зал важную роль толпы в наше время. Кроме того, Лебон охарактеризовал ме-тоды воздействия на толпу, которые в дальнейшем успешно применяли лидеры наподобие Гитлера, например, использование упрощенных лозунгов. Многие его идеи подтверждены современными исследованиями в области социальной психологии, особенно о влиянии толпы на отдельного человека. Однако другие теории и исследования поставили под сомнение главную мысль Лебона о том, что приличные люди могут стать извергами, когда они становятся частью тол-пы.

Согласно теории конвергенции (вытекающей из концепции Лебона), тол-па сама по себе не является причиной необычного поведения людей, но она влияет на определенные типы людей и способствует проявлению поведения, к которому они уже предрасположены. Теория конвергенции часто используется для объяснения таких вещей, как поклонение рок - "звезде", когда очарование "звезды" воздействует лишь на некоторых людей. Другими словами, только люди, которые предрасположены к поведению такого рода, реагируют на воз-действие толпы.

Теория толпы принадлежит Г. Лебону: толпа – не просто скопление людей, а особая психологическая общность;расовое, бессознательное общее у людей, доминирует в толпе над индивидуальными способностями;личность растворяется в толпе независимо от уровня ума, культуры, благосостояния;по умственным качествам она [толпа] значительно ниже отдельных членов, склонна к быстрым переносам внимания, не критично верит самым фантастическим слухам;толпа слепо подчиняется лидерам;нравственность толпы часто бывает выше, чем у отдельных людей, в ней она может проявлять полное бескорыстие и героизм, самопожертвование (под влиянием лидера люди могут совершать любые преступления).

У. Липпман «Общественное мнение».

Эпиграфом к книге «Общественное мнение» Липпман выбрал фрагмент из «Государства» Платона с описанием пещеры узников, которые вынуждены всю жизнь наблюдать только тени мира, но не сам мир: поскольку узники никогда не видели того кто и что отбрасывает тени, они не в состоянии и заподозрить существование чего-то более реального, чем тени. Если попытаться приписать Липпману принадлежность к какому-либо философскому течению, то скорее всего это был бы неоплатонизм.

Познавательные возможности человека ограничены: человек не может знать всё, быть абсолютно информированным, так как окружающая среда слишком сложное и изменчивое образование. Преодолевая разнообразие мира, человек систематизирует знание о нём в категории. Эти категории, - фикции, стереотипы, элементы псевдосреды, с помощью которых человек приспосабливается к своему окружению. Поведение человека есть реакция на стимулы псевдосреды.

Критика опросного метода, становится для Липпмана отправной точкой, для разделения общественного мнения и Общественного Мнения c большой буквы (видимо, вслед за Руссо в «Об общественном договоре»).

Общественное мнение с маленькой буквы (общественные мнения) - это то знание об окружающем мире, которое касается самих людей или интересно им, вытекающее из поведения других людей или всего того, что называется общественными событиями (public affairs). В таких случаях люди используют распространенные среди других людей и заимствованные заготовки стереотипных схем, интерпретаций, морали и т. д., направляющих игру воображения и само видение событий.

Общественное мнение с большой буквы (Общественное Мнение) - это образ реальности, в соответствии с которым действуют группы людей или индивиды, действующие от имени групп, например, государственные деятели. Начиная с этого разграничения, Липпман, уже как социолог и политолог, приступает к критике демократии, ранние теории которой наивно предполагают, что сами по себе общественные мнения максимизируют обществнную полезность принимаемых политических решений. Отсюда, основная задача демократии сделать так, чтобы в современном ему обществе Общественное Мнение формировалось, влияло и учитывалось бы разумно и рационально, будь то сферы управления или политики.

Впервые термин стереотип использовал классик американской журналистики Уолтер Липпман (Walter Lippmann), который в 1922 году опубликовал книгу «Общественное Мнение» (Public Opinion). Этим словом он пытался описать метод, с помощью которого общество пытается категоризировать людей. Как правило, общественное мнение просто ставит «штамп» на основе некоторых характеристик. Липпман выделил четыре аспекта стереотипов (впоследствии появилось много других градаций, которые, тем не менее, во многом следовали идеям Липпмана). Во-первых, стереотипы всегда проще, чем реальность - сложнейшие характеристики стереотипы «укладывают» в два-три предложения. Во-вторых, люди приобретают стереотипы (от знакомых, средств массовой информации и пр.), а не формулируют их сами на основе личного опыта. Примером этого может являться представление об идеальной женщине: она должна быть блондинкой, с голубыми глазами, без лишнего веса, с высокой грудью и длинными ногами. Этому идеалу в точности соответствует лишь кукла Барби. В-третьих, все стереотипы ложны, в большей или меньшей степени. Всегда они приписывают конкретному человеку черты, которыми он обязан обладать лишь из-за своей принадлежности к определенной группе. В-четвертых, стереотипы очень живучи. Даже если люди убеждаются в том, что стереотип не соответствует действительности, они склонны не отказаться от него, а утверждать, что исключение лишь подтверждает правило. Например, встреча с высоким китайцем лишь убеждает жертву стереотипа в том, что все остальные китайцы - маленького роста. Стереотип может измениться и быть перенесен на иную группу населения. К примеру, американцы в начале 20 века называли евреев «длинноносыми» (big noses). Однако впоследствии стало очевидным, что далеко не все евреи обладают выдающимися украшениями на лицах. Ныне этот эпитет периодически употребляют по отношению к арабам.